Вынесенные в заголовок слова (без вопросительного знака, разумеется) могут не только напомнить об одном из многочисленных вариантов песни времён Великой Отечественной войны, именуемой как «Волховская застольная», но и о том процессе, который обрёл в последнее время, как говорится, второе дыхание. Неосталинизм сегодня представляет собой достаточно заметную черту общественно-политической жизни и неотъемлемый элемент общественной же практики.
В камне память воплотив…
Об этом напомнило относительно недавнее событие, произошедшее в Новосибирске. Там 9 мая был открыт памятник Иосифу Сталину. Думали ли организаторы такого мероприятия о символическом значении такого действа, но оно оказалось весьма показательным: именно здесь начался Большой Террор.
28 июня 1937 года, в соответствии с решением Политбюро ЦК ВКП(б) во главе со Сталиным, в Новосибирске был создан первый внесудебный орган, именуемый как «Тройка по Западно-Сибирскому краю». К полномочиям этой структуры было отнесено право вынесения решений о расстрелах людей.
Вполне возможно, что инициаторы, да и участники состоявшегося в День Победы митинга не задумывались или «просто» не афишировали эту сторону деятельности «вождя всех народов». Сибирские коммунисты говорили и про «эффективного менеджера» прошедшей эпохи, и про «символ великой Победы», и про необходимость репрессий в стране, которая была окружена врагами со всех сторон.
Так начинался Большой Террор
Появление тройки в Новосибирске ни в коей мере нельзя признать случайным: в июне 1937 года чекистами Западно-Сибирского края было сфабриковано дело, ставшее впоследствии известным как «эсеро-РОВСовский заговор» (РОВС – «Русский общевоинский союз» – якобы существовавшая контрреволюционная организация. – Прим. авт.). В нём утверждалось о том, что в Сибири имелось антисоветское подполье, организованное «кадетско-монархическими», «эсеро-монархическими» и «эсеро-РОВСовскими» организациями.
Логическим продолжением поддержанной руководящим органом большевистской партии широкомасштабной карательной операции, направленной против придуманного тогдашними «правоохранителями» подполья, стал совершенно секретный приказ НКВД №00447 от 31 июля 1937 года. Им проведение масштабной операции против кулачества распространялось уже на территорию всей страны.
В связи с этим едва ли возможно признать серьёзными попытки поклонников «великого Сталина» называть такие действия «перегибами на местах» и заявлять о неведении своего кумира по поводу произвола, получившего благословение на самом высоком уровне. И не стоит оправдывать действия Иосифа Сталина тем, что он лично никого не расстреливал: именно он и его окружение породили систему массовых убийств, они санкционировали эти убийства.
«Социальная защита» или преступление?
Нередко пытающиеся оправдать подобные деяния интересами «социальной защиты», необходимостью противостоять «проискам капиталистического окружения», да и усилением классовой борьбы по мере построения социализма (последний из названных довод был приведён Иосифом Сталиным на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) в 1937 году) или ещё какими «весомыми доводами» совершенно не считаются с тем, что лишение жизни человека есть преступление. Будь убийство умышленным, совершённым по неосторожности или же в состоянии аффекта. В зависимости от мотива различается и мера наказания, но лишение жизни от этого не перестаёт расцениваться как преступление.
Применение насилия в такой форме, как лишение жизни, да ещё в массовых масштабах должно увязываться с государственной политикой (при том, что Иосиф Сталин возглавлял государство в тот период, впору говорить и о его персональной ответственности за то, что государство делало, в том числе – и по отношению к народу страны. Сегодняшние сталинисты (или неосталинисты, если угодно) исходят из «справедливости» и «правильности» таких мер, оправдывают их необходимостью «наведения порядка».
Признавая право государства на физическое уничтожение граждан, такие «мыслители», по логике, должны признать необходимость, по меньшей мере, двух процедур: во-первых, установления действительной виновности лишаемого жизни человека во вменяемом ему преступном деянии; а во-вторых, исключения возможности случайного наказания невиновных. Чтобы эти обстоятельства были учтены, необходимо существование не только соответствующих норм уголовного и уголовно-процессуального законодательства, но и независимых судов.
Историческая практика же показала, что тоталитарное государство, каковым был тогдашний СССР, не могло функционировать, даже имея суровое уголовное законодательство и подконтрольный власти суд. Судебная процедура, какой бы ущербной она ни была, не могла обеспечить подавление сопротивления народа тем порядкам, которые под «флагом» строительства социализма организовал большевизм. Поэтому нельзя назвать случайным наблюдение исследователей советской государственной системы, отмечавших, что в период правления Сталина существовали (и в системе органов государственной безопасности, и в рабоче-крестьянской милиции) существовали внесудебные структуры, обладавшие полномочиями осуждать граждан вне рамок обычного правосудия. Такие внесудебные органы создавались и при раскрестьянивании (в 1930 – 1933 годах), и в период Большого Террора (в 1937 – 1938 годах) – во всех регионах страны. Причём практика массовых внесудебных операций не ограничивалась воздействием на «антисоветские элементы» в виде «чуждых» Советской власти социальных групп, но была распространена и на «подозрительные» национальности. Исследователи подсчитали, что в итоге полутора лет «кулацкой» и «национальных» операций без судебного осуждения порядка 470 тыс. граждан были направлены в тюрьмы и лагеря, а не менее 683 тыс. – расстреляны.
Говоря об организации массовых убийств, даже выдаваемых за обеспечение некой «социальной защиты» от «вредных элементов», никак невозможно обойтись без характеристики обслуживающей их системы. Да и без общих замечаний по данному вопросу. Репрессивная или, если точнее, государственно-террористическая система не могла полагаться на санкции суда, который бы от лица государства выражал волю на лишение жизни людей. Именно в связи с этим и создавались специальные внесудебные органы – региональные «тройки», отправлявшие «правосудие». Те, кто оказывался под таким «судом», был лишён права даже на малейшую защиту и доказательство своей невиновности. Над органами госбезопасности отсутствовал какой-либо внешний контроль (партийный, прокурорский), а существовал контроль исключительно внутриведомственный. Арестованные лишались возможности адвокатской защиты, предъявленные им обвинения было невозможно обжаловать. Процесс обвинения был не только внесудебным, но и заочным; приговор выносился членами «троек», состоявших из начальника управления НКВД, прокурора и партийного руководителя региона, – без вызова обвиняемого, исключительно на основании следователя НКВД.
Такая система не может характеризоваться как «защитная», поскольку была ориентирована не на отстаивание интересов некой безопасности, а именно на массовое убийство (интересам обеспечения порядка, как-никак, служили система правосудия и советское законодательство). При всей завесе секретности, в значительной мере сохраняющейся и по сей день, современные нам исследователи насчитывают не менее 200 мест массовых захоронений, относимых к периоду только 1937 – 1938 годов. Сколько же их всего – едва ли кто возьмётся назвать эти данные.
Говоря о прокатившейся по сегодняшней России «волне» установок памятников Иосифу Сталину, целесообразно не только рассуждать об итогах, их трагизме и влиянии на общественно-политическую ситуацию в стране, важно понимать и подоплёку такого явления. Ведь оно возникло, явно, не на пустом месте. И для понимания его целесообразно оценить истоки большевизма как такового: и раскрестьянивание, и Большой Террор являются лишь эпизодами той практики (а в известной мере – и воплощением той теории), которую осуществляла партия большевиков и которая, как можно понять, хоть и в иных исторических условиях и в иных формах, реализуется в современной нам России.
Истоки сталинизма: взгляд сквозь время
Понимание тех предпосылок, которые предопределили образование исторического явления, получившего название «сталинизм», помогает разобраться и в том, почему оно до сих пор остаётся «живучим», даже востребованным определёнными кругами российского общества на современном этапе, а также в социальной опасности его реанимации.
Памятуя о бытовавшем в период правления Иосифа Сталина и его культа личности выражении: «Сталин – это Ленин сегодня», – мы должны признать достаточно очевидную преемственность между сталинизмом и теорией и практикой большевизма как таковой, восходящей к его истокам.
Очевидно, что имеет право на существование сформулированная современными нам исследователями точка зрения. Она предполагает, что большевизм являлся «крайне левым, радикальным, или экстремистским ответвлением от марксизма», которое оформилось в начале XX века и одержало политическую победу в России в 1917 году. При этом упомянутые учёные полагают, что «идеология большевизма во многом противоречила основополагающим идеям Маркса, но зато полностью отвечала национальным традициям и текущему моменту в истории нашей страны». Главным и самым широким истоком большевизма при таком подходе видится «стремление огромной массы людей изменить, т.е. улучшить социальные условия своего существования».
Безусловно, на формирование большевизма (изначально – как теории, во многом проработанной в произведениях Владимира Ульянова (Ленина) и его соратников, а затем и общественно-политической практики) значительное влияние оказал марксизм. Помимо этого, возможно говорить о влиянии бытовавшей в Германии той поры практики «государственного социализма», утопических теорий и даже религии. Хотя, кроме классовых, в обществе присутствуют и иные социальные противоречия (межнациональные, межконфессиональные и др.), в марксизме, а затем и в большевизме (ленинизме), акцент делается именно на классовом антагонизме. И, в силу этого обстоятельства, «…для революционеров-профессионалов было очень удобно взять на вооружение идею создания райского процветающего общества, существующего без классов на базе обобществления средств производства и рационального (по науке) управления)».
На практике получалось, что создаваемый культ революции открывал прямую дорогу к диктатуре, в том числе и личной, к авторитаризму и даже тоталитаризму, а значит – и неограниченному насилию.
Что же касается общественной жизни и даже производства, то в таких условиях нет ни свободы, ни товарно-денежных отношений, есть «распределение по указанию сверху, нет хозяйственного расчёта, определения истинной стоимости (ценности) вещей».
Следуя таким положениям марксизма и развивая его, большевики пришли к не только к той модели социально-экономических отношений, которые ими были сформированы и реализованы в советской России и СССР, но и к теории и практике созидания классово однородного общества. Последняя воплотилась не только в изгнании, но и физическом устранении (т.е. истреблении или создания невыносимых для жизни условий) значительной части населения. При этом внедряемая большевиками общественная практика «казарменного социализма» (равенства в нищете) и даже фактически рабского труда преподносилась населению как некое благо, обусловленное необходимостью противостояния «капиталистическому окружению» и даже войны с ним «во имя победы мировой революции». Более того, населению навязывалась принудительная вера (но не в некое божество, а в «партию» и её вполне конкретного лидера, которым в СССР оказался Иосиф Сталин).
Очень важно подчеркнуть, что в конкретных исторических, географических и иных условиях, сложившихся в нашей стране, другим важным идейным истоком большевизма, его теории и практики, стало народничество (в том числе – и в той части, которая характеризует подпавших под влияние марксизма народников).
Нельзя сбрасывать со счетов и российские исторические традиции, которые не только были связаны с централизованным российским управлением громадными территориями, но и с разнообразием этнического, социального и экономического разнообразия на этих территориях. Для России были очень характерны традиции крепостничества, сопоставимого с рабством, в её истории отсутствовали эпоха Возрождения и реформаторские движения, пережитые странами Европы, возможно говорить и о «неразвитости и слабости отношений частной собственности» и о «восточном деспотизме». Эти факторы предопределили формирование «особого менталитета коммунальности, общинности, артельности, который в советское время стали называть коллективизмом». Некоторые исследователи также полагают, что «этот менталитет возникал естественным путём на почве борьбы за выживание на огромном пространстве огромной страны с суровым климатом при обилии враждующих между собой сил, на почве крепостничества и трудностей, подчас несоизмеримых с теми, что преодолевались людьми на Западе. Кроме того, страна испытывала самое негативное влияние не только татарского ига (уберегли от него Запад), но и больших и малых крестьянских бунтов и восстаний».
В известной степени возможно говорить и о влиянии на идеологические основы большевизма (в том числе и сталинизма) того фактора, который явился следствием половинчатого характера «крестьянской» реформы 1861 года. Крестьяне хотя и были освобождены от крепостной зависимости, но они так и не стали подлинными хозяевами земли. В таких условиях народники хотя и проявляли «особый критический энтузиазм и революционный настрой», но их страшно пугала перспектива капиталистического развития России. Остановить же или, хотя бы, перенаправить процесс исторического развития страны и населяющих её людей они были не в состоянии.
Волюнтаризм: попытки выдать желаемое за действительное
Хотя одно время преобразованная (вернее, переименованная) из «большевистской» в «коммунистическую» партия и считалась в СССР «руководящей и направляющей силой» общества и «ядром его политической системы», она продолжала следовать ранее избранному курсу. При этом эта партия продолжала, с одной стороны, обещать народу несбыточное (типа построения коммунизма к 1980 году), а с другой – подавлять всякое несогласие с её политическим курсом и общественной практикой. Дошло дело до того, что одним из показателей результатов её деятельности стало весьма показательное изречение времён «перестройки»: «Народ и партия – едины, но только разное едим мы». КПСС, особенно в последние годы её существования, всё больше ассоциировалась не столько с почти 18-миллионной численностью организации, а с деятельностью партноменклатуры.
Впрочем, именно партийная номенклатура и предопределяла повседневную жизнедеятельность во всех сферах – в экономике, общественных отношениях, внутри- и внешнеполитической практике. Порой она принимала и почти анекдотические формы (хотя смешного было в этом мало) – типа проекта поворота сибирских рек, но куда больше в этом было драматического и даже трагического. То же продвижение к бесклассовому обществу достигается не путём ликвидации (в том числе – и физической) представителей эксплуататорских классов и сколько-нибудь состоятельных крестьян, не через внесение в Конституцию записи о некой «новой исторической общности людей», не путём издания какого-либо декрета или указа, а при развитие общественных отношений, связанном и обусловленном экономически.
Сталин и теперь «живее всех живых»?
Практика сегодняшней власти всё больше и всё чаще пытается рисовать некие перспективы. В отличие от «традиционного» сталинизма, выгодоприобретателями оказываются не только «самые-самые» состоятельные персоны из окружения нынешнего правителя России, но и топ-менеджмент государственных структур.
При этом «гарантии» для этого остаются в значительной мере прежними, хотя и пережившими некое осовременивание. Если, образно говоря, в годы Большого Террора противников режима было удобно представлять в виде шпионов, диверсантов или, на «худой» конец «троцкистов», «бухаринцев» или ещё каких-то там «уклонистов» (одним словом – «врагов народа»), то теперь власть оказывается более изобретательной. И дело не только в совершенствовании пыточной практики, применяемой «правоохранительной» системой России, но и в стремлении выдать «политическое» несогласие оппонирующих власти людей за «обыкновенную» (или общеуголовную) преступность.
В таких условиях установка монументов кровавым правителям едва ли может восприниматься лишь только способам увековечить «национального лидера», который «принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой». Цель, даже самая благая (хотя именно о «благости» целей Иосифа Сталина и его окружения можно и поспорить), не может оправдывать тех средств, с помощью которых она достигалась. Ибо последствиями всех этих преобразований стали не только непосредственные жертвы репрессивной (или точнее – государственно-террористической) политики, но и изломанные, покалеченные судьбы миллионов людей – как живших во времена культа личности, так и наших современников.
То и дело озвучиваемая некоторыми нашими современниками тоска по «сильной руке» является не только проявлением ностальгии как эмоции, но и (возможно, даже в большей степени) стремлением к повторению уже пройденного. Не лучших из страниц нашей истории.