Взгляд на власть элит и граждан. Исторический анализ (ч.1)
Однажды известный советский литератор Евгений Евтушенко очень точно подметил, заявив, что «поэт в России – больше, чем поэт». Однако, если посмотреть на ситуацию шире, возможно утверждать, что и государь в России – гораздо больше, чем «просто» государь, чем «просто» правитель в государстве. Каким же был взгляд на власть?
Испокон веков (конкретную дату едва ли кто назовёт) повелось, что в обществе формировалось весьма показательное отношение к государству и его институтам. В обобщённом виде оно называется «патерналистским», т.е. государство при таком подходе воспринимается как некий «отец» по отношению к гражданам (подданным) – то заботливый и предупредительный, то строгий и непреклонный. Если истоки такого отношения в известной степени возможно проследить со времён «Русской Правды» (первого отечественного сборника законодательства) и найти их в последующих нормах права (нашедших закрепление и в Судебниках Ивана III и Ивана IV, и в Соборном Уложении 1649 года и даже в Своде законов Российской Империи), то восприятие самодержца, будь то великий князь, царь или даже император, в качестве некоего «родителя» сохранялось очень-очень долго. «Государь-батюшка», «государыня-матушка», «надёжа государь» – такие и подобные выражения той далёкой от нас эпохи дошли до наших дней. Столь же давним, если не сказать «древним», являлось и отношение к власти государя и к окружавшим его боярам: «Царь – хороший, а бояре – плохие». Вера в доброго царя веками оставалась в числе воззрений, которых придерживались даже участники крестьянских войн XVII – XVIII веков под предводительством Кондратия Булавина, Степана Разина, Емельяна Пугачёва. По сути, можно сказать, что она, эта вера, стала разрушаться достаточно поздно, и процесс этот получил мощный импульс лишь после небезызвестных «Кровавого воскресенья» (1905) и «Ленского расстрела» (1906), а также аналогичных событий местного масштаба, случившихся в разных частях страны в период первой русской революции 1905 – 1907 годов.
Такой патернализм явился своеобразной формой этатизма, при котором государство (пусть даже соотносимое с образом, помыслами и деяниями конкретного лица – монарха) играет ведущую роль и в государственной, и в общественно-политической жизни, а прежде всего – оказывает значительное воздействие на экономическую обстановку, влияет и на идеологические воззрения в обществе.
«Есть такая партия!», или от Февраля к Октябрю
По прошествии времени, отделяющего современность от вооружённого восстания в Петрограде с 24 на 25 октября 1917 года (постараемся намеренно уйти от оценки его представителями разного рода направлений историографии – и как «великой социалистической революции», и как «переворота») и последовавших за ним событий, возможно взглянуть на очень показательное, хотя промежуточное в хронологическом плане, событие. А именно на I Всероссийский съезд Советов, проходивший в середине 1917 года. Сформированные к тому времени в качестве альтернативы по отношению к органам Временного правительства органы народной власти (напомним: зарождение Советов как органов рабочей власти относится ко времени первой русской революции, а возрождение их состоялось после свержения самодержавия в России в феврале 1917 года), Советы состояли преимущественно из представителей партии социалистов-революционеров (эсеров) и РСДРП (меньшевиков). Партия большевиков была в тот период относительно немногочисленной, и влияние её на умонастроения трудящихся масс – незначительным. Но в последующий период и численность партии, и поддержка большевизма возросли. Понятное дело, что не на пустом месте.
Кризисные явления в стране вызвали растерянность и в органах государственной власти того времени, представленных Временным правительством и его структурами на местах, и даже в Советах. Не случайно, что на I Всероссийском съезде Советов председатель Петроградского Совета меньшевик Ираклий Церетели озвучил мысль, терзавшую в ту пору многих: «В настоящий момент в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займём ваше место. Такой партии в России нет». Подобно грому среди ясного неба прозвучал выкрик с места (этот голос принадлежал лидеру большевиков Владимиру Ульянову (Ленину)): «Есть такая партия! Вы можете смеяться сколько угодно… Окажите доверие нам, и мы вам дадим нашу программу. Наша конференция 29 апреля эту программу дала. К сожалению, с ней не считаются и ею не руководствуются. Видимо, требуется популярно выяснить её».
Взятые на вооружение большевиками лозунги других партий, выражавших интересы народных масс, привлекли на сторону РСДРП(б) новых сторонников. В конечном счёте, ко времени проведения II Всероссийского съезда Советов в октябре 1917 года было приурочено вооружённое восстание, которое и передало всю полноту власти в России Советам.
Ответственности – подлежит!
Заявление Ленина о готовности партии большевиков к взятию власти явилось прямым продолжением того курса, который получил поддержку (прямо скажем, далеко не всех) участников состоявшейся несколько ранее VII Всероссийской (Апрельской) конференции РСДРП(б). Полагая задачи буржуазно-либерального этапа революции выполненными, большевики обозначили главную задачу – превращение России не в парламентскую республику, а в республику Советов. Отказывая в поддержке Временному правительству, Ленин и его сторонники взяли курс на переход к «социалистической» революции. И в качестве задач, которые предстоит решить после её совершения, выдвигались, в частности, национализация земли при ликвидации помещичьего землевладения и слияние всех банков в единый национальный банк, подконтрольный Советам. Стоит заметить, что о каких-либо «манипуляций» с фабриками и заводами как собственностью неких лиц в тот момент большевики не говорили. Лозунги «Мир – народам!», «Земля – крестьянам!» и «Фабрики – рабочим!» были выдвинуты (правда, первоначально «позаимствованы» большевиками у других народных партий) уже в преддверии II Всероссийского съезда Советов, что возможно оценить как некую пропагандистскую приманку, призванную побудить народные массы на совершение вооружённого восстания в Петрограде и последующие действия по поддержке политического курса партии.
Дальнейшие шаги (как, впрочем, и предыдущие), предпринятые большевистской партией (вернее, её руководством), дают полное основание полагать, что именно эта партия, так сильно рвавшаяся к власти и, в конце концов, дорвавшаяся до этой самой власти несёт ответственность за происходившее в стране (отчасти – и в мире, в той мере, в какой проводимая партией политика способствовала или же противодействовала протекавшим на международной арене процессам и происходившим событиям).
«Слабое звено» и «высшая» стадия
Здесь нам следует сделать некоторое «нелирическое» отступление, которое позволит лучше понять подоплёку и смысл происходивших примерно век назад событий.
Первое, на что хотелось бы обратить внимание, – это восприятие России Владимиром Лениным и его сторонниками как некоего «слабого звена» в цепи империалистических государств. С одной стороны, такая оценка проистекала из специфики общественно-экономической ситуации в стране. Россия, при очаговом расположении промышленных центров и малочисленности (в значительной мере – и разрозненности) рабочего класса, оставалась в начале XX столетия преимущественно аграрной страной. Развитие капиталистических отношений в значительной мере ускорилось после «крестьянской реформы» 1861 года. Но даже ликвидация крепостного права, да и последующие преобразования (ряд их связан с именем видного реформатора Петра Столыпина) не позволила России догнать ведущие на тот момент страны. С другой стороны, зачатки империализма – новой по тому времени эпохи капиталистического развития – показывали общемировую тенденцию, направление движения.
Оценивая ситуацию и её динамику, Владимир Ленин увидел в империализме «высшую» стадию капитализма. При таком подходе ему и его сторонникам, очевидно, представлялось тождество терминов «высший» и «последний». Уж так хотелось верить, что капиталистические порядки наконец-то рухнут, и… Тогда, как уместно предположить, «творческое развитие марксизма» (именно так пытались представить свои социально-политические изыски теоретики большевизма) и мысли не допускало о том, что этот самый империализм способен к какой-то эволюции, к изменениям под воздействием и внутренних процессов, и внешней обстановки.
При таком, достаточно двойственном, состоянии возможно было сделать вывод о том, что падение капитализма повлечёт за собой в России какую-то особую специфику. Ведь то, что не было сделано раньше, в какой-то степени побудит к таким действиям, которые могут оказаться не нужны в других странах. И это нужно было учесть и отталкиваться от этого при разработке плана преобразований, которые впоследствии были названы как «социалистические».
Тут возникает потребность в оценке того, как планировалось эти самые преобразования осуществлять. Сложность, с которой столкнулись строители «нового общества», была неимоверной. Тот, чрезвычайно короткий по времени, исторический опыт деятельности диктатуры пролетариата, который дала Парижская коммуна, не позволил даже классикам марксизма его сколько-нибудь проанализировать и на основе этого анализа выстроить хотя бы приблизительную модель общества будущего и подходы к его построению. Созидать «социализм» и «коммунизм» как некое светлое будущее без эксплуатации человека человеком предстояло сугубо эмпирическим путём, методом проб и ошибок, исходя из конкретных исторических (экономических, социальных, политических, идеологических) реалий, а не на основе некой теории.
Что же касается попыток осмысления ситуации, проблем и вытекающих изо всего этого возможных решений, то здесь необходимо хотя бы примерно разобраться в методологических вопросах. И элементарно – в том, что «хочется» и что «можется». Не говоря уже о том, каким образом эти «хотелки» реализовать и что из этой реализации может получиться.
Воля к власти – высший императив?
В течение длительного времени считалось (противоположный взгляд в советский период не только рассматривался как антисоветизм и не имел права на существование в среде отечественной науки, но и вполне реально мог привести приверженца или в места лишения свободы, или – в «лучшем» случае – в психушку), что большевистская партия и её руководство всегда действовали в интересах рабочего класса, впоследствии – советского народа, а существовавшие в первые годы Советской власти разного рода «оппозиционеры» только и делали, что вредили делу социалистического и коммунистического строительства. Всё, что вступало вразрез с «генеральной линией партии», объявлялось не просто ошибочным, а враждебным и, соответственно, не имеющим право на существование. Если не принимать в расчёт антисоветчиков прошлого (не только из числа «западных» учёных и политиков, но и из числа уехавших из Советской России, а впоследствии – из СССР – исследователей, литераторов и общественно-политических деятелей), то критический взгляд на происходившее в нашей стране только-только пробивает себе дорогу.
Поводов для сомнений в декларациях о «диктатуре пролетариата», о «социалистическом» характере преобразований, да и о «народном» характере власти, не говоря уже обо всём ином, – более чем достаточно. Едва ли «просто так» в январе 1918 года было разогнано Учредительное собрание, которое должно было исполнить волю избирателей (народа!) по поводу определения дальнейшего пути развития России. Провокация, которой стало в июле всё того же 1918 года убийство германского посла Мирбаха, дала повод не просто для размежевания большевиков с ближайшими по взглядам, но и для борьбы с ними, как и с другими «мелкобуржуазными» партиями. Чуть ли не хрестоматийными примерами того, как расправлялась Советская власть с неугодными в первые годы своего существования могут быть названы и Кронштадтский мятеж, и восстание крестьян на Тамбовщине. Нетерпимость к каким-либо иным, кроме собственной, точкам зрения наиболее ярко проявились в борьбе «ядра» партии большевиков-коммунистов с разного рода «оппозициями» во второй половине 1920-х – в 1930-х годах.
Георгий Кулаков
